Начало

Часть 4. Дорогие подарки

«Всегда радуйтесь. Непрестанно молитесь. За всё благодарите: ибо такова о вас воля Божия во Христе Иисусе». (Фес. 5, 16-18)

В Пантелеймоновом монастыре можно жить столько, сколько позволяет афонский паспорт и виза (в моём случае – неделя). Здесь было всё своё, родное, монахи не церемонились с паломниками и предлагали разные виды послушаний, т.е. посильных работ. Я, например, за какие-нибудь 2 часа до завтрака успел «земельку побросать», по выражению распорядителя работ, и принять участие в очистке от мусора глубокого каменного бассейна. Хозяйство в русском монастыре обширное (Пантелеймонов монастырь самый большой на Афоне), своих рук не хватает, поэтому там рады каждому паломнику. Но, главное отличие этого Святогорского монастыря от других в том, что все тебя понимают без переводчика. Это неоспоримое преимущество я оценил позднее. А пока, всё, на что меня хватило, это спросить у монаха, который по моей просьбе пытался созвониться с близлежащими монастырями, — «Стало хуже или лучше за те 10 лет, что он живёт в монастыре». На что отец Филадельф мудро ответил: «Страшный суд покажет», и немного помолчав, добавил: «Но кажется, что хуже». Вопрос мой, конечно, был вызван праздным любопытством, что противоречило духу  Афона. Не затем едут сюда, чтобы собирать «горячие новости», а по сути – сплетни. Напоследок отец Исидор, в подчинении у которого монастырская иконная лавка, узнав, что я из Братска, просил передать всем братчанам, что будет ещё хуже, но не следует унывать, и в моём лице он благословил весь Братск.

Мой путь лежал дальше. Отец Меркурий (мой заочный наставник) на связь не выходил, в монастыри, которые мне советовали посетить, мы не дозвонились, а, так как они небольшие, в них могли не принять паломника без предварительной договорённости. Я шёл навстречу неизвестности. Потом уже я понял, что в первые свои сутки на Афоне многое упустил из-за поверхностно-торопливого настроя. Поэтому Господь, заботясь о Своём неразумном чаде, поубавил мою прыть. Когда я, спустя несколько часов, перевалил через гору, и передо мной открылась панорама столичной Кареи, я еле-еле волочил ноги. За какие-то 3-4 часа я умудрился превратить их в абсолютно не пригодный для употребления инструмент.  Каждый шаг отдавался болью, и я едва доковылял до ближайшего монастыря. Это был скит Андрея Первозванного, когда-то основанный русскими монахами, а сегодня бедный греческий монастырь, в котором, как я слышал, не отказывают паломникам в ночлеге.

Признаюсь, мне было грустно. Кроме физической боли, было непонимание греков, спартанские условия для паломников, даже погода была против меня. Солнце скрылось, начал накрапывать дождик. Возникло вполне осязаемое чувство оставленности. Но на ночной службе я пришёл в себя и решил впредь не своевольничать. Наутро я получил в подарок возможность пройти пешком до Ватопедского монастыря, а ведь это несколько часов пути.

Ватопед встретил меня хлебосольно, правда вместо хлеба и соли у афонских монахов принято встречать гостей лукумом и водкой. Меня такой ассортимент не удивил, так как я знал об этой монашеской особенности заранее, а вот два русских парня были заметно поражены. Напомню, что был канун Рождества Христова – строгий пост. И, хотя парни были из таких, которым пригубить маленькую рюмочку «мягкой» ракии (так у них водка называется) ничего не стоило, но в данном случае они наотрез отказались, продемонстрировав твёрдость русских паломников. Здесь же я встретил Евгения, с которым познакомился в Салониках и, он был моим гидом до самого Афона. Именно через него Господь послал мне подарок, ценность которого я до сих пор не могу осознать и вместить.

Началось всё на вечерней службе, где сначала стало происходить что-то непонятное: вдруг монахи стали раздавать всем молящимся свечи. Стоял я ближе к выходу, поэтому не всё, что происходило у алтаря, мог разглядеть. Да и монашеские службы на греческом языке вызывают некоторые затруднения для восприятия. Но подошёл Женя и разъяснил, что происходит соборование, причём все 7 евангельских чтений прочитываются сразу, а потом все подходят к Евангелию и, стоящие здесь 7 священников помазывают участвующих в таинстве елеем. Меня это удивило, ведь у нас традиционно соборование проходит великим постом, и обрадовало, так как я готовился к причастию на рождественской службе. А в завершение ватопедских сюрпризов Евгений спросил: не желаю ли я, чтобы надо мною прочитали молитву под поясом Богородицы? Я, естественно, согласился.

В сумраке храма шла служба. На 9 часов вечера договорились собраться у северных врат алтаря. Часы показывали начало десятого, а из нас троих (ещё был Гена из Санкт-Петербурга) на условленном месте занял удобную позицию лишь автор этих строк. Мне сразу эта затея казалась фантастической, поэтому шли минуты и я, стараясь сосредоточиться на молитве, думал: «Будь, что будет». Потом появились мои товарищи, и русский иеромонах (к сожалению, я не запомнил его имени) завёл нас в алтарь.

В моей трудовой книжке последняя запись гласит, что моя должность – алтарник. Но так уж случилось, что за несколько лет своего послушания, я не был избалован посещением  различных алтарей. В моей биографии их всего было два и оба, так сказать, домашние. И вдруг, Ватопед! Мне это показалось дерзостью, но нас троих ввели в немного тесноватый, едва освящённый соборный алтарь. Шёпотом объяснили, как нужно входить в центральную часть, подходя к престолу, как класть поклоны, а потом по одному становиться на колени рядом с иеромонахом, который по-гречески будет читать над нами молитву, держа над головой ковчежец с поясом Пресвятой Богородицы.  Когда очередь дошла до меня, и ларец с великой святыней был водружён на моей грешной головушке, я лихорадочно (это слово, пожалуй, наиболее точное) начал молить Бога и Его Пречистую Матерь обо всех тех, кого мог вспомнить в эту минуту, от близких и родных до всей России. И, конечно, о рабе Божием Иоанне. Поцеловав ковчежец, мы вышли в храм. В темноте не было видно лиц молящихся, но, казалось, все рассматривают нас с укором. А в голове пульсировала единственная мысль: «Это невозможно, но это произошло!» В эту ночь, единственный раз за мою афонскую эпопею, я не смог достоять службу до конца.

Пути, которые мы выбираем

«А что вам говорю, говорю всем: бодрствуйте». (Мк. 13,37)

Первоначальная задумка моя была – встретить Рождество Христово в Иверском монастыре, но, когда я оказался в Ватопеде и получил видимые знаки Божией милости, то решил утреннюю службу рождественского сочельника не пропускать. Для этого начал активно искать пути, чтобы остаться ещё на сутки в Ватопедском монастыре. Однако усилия мои были тщетны. Строгое афонское правило – паломник без предварительной договорённости остаётся только на ночь — ради меня нарушать не стали. И тогда я заказал катер на 9-30 утра до Иверона. Ночью разыгралась буря, утром все морские средства передвижения оказались недоступны. Те, кто в этот день собирались уехать, столкнулись с серьёзной проблемой: покинуть Афон было практически невозможно. Почему? Потому, что какой-то местный владелец авто назначил цену в 600 евро за поездку до Уранополиса (оттуда ходят автобусы), а пешком нужно было бы идти часов 6 по малопроторенным дорожкам, как рассказывали бывалые паломники. Ну, а я доехал на маршрутке до Кареи и, в ожидании транспорта до Иверона, пытался хоть как-то помочь моему благодетелю Евгению, у которого 7 января заканчивалась виза. Как Женя решил свою проблему, как добрался до Родины, я не знаю до сих пор, а моё ожидание затягивалось и, когда подошли два москвича – отец с сыном – и сказали, что до Иверского монастыря полтора часа ходу по вполне приличной дороге, я решился на эту лёгкую прогулку. Тем более что дождик стих, ветер был порывистый, но не сильный (по крайней мере, мне показалось именно так). И я двинулся навстречу своему очередному испытанию.

Рассказ о том, как я заблудился

«… И всё, чего ни попросите в молитве с верою, получите». (Мф. 21,22)

Как часто бывает, что мы представляем своё будущее в отрыве от Божьего промысла. Так как-то получается без Бога выстраивать свои планы. И ведь интересно выходит, что с начала своего появления на свет мы должны бы понимать, что наше хотение тут ни причём. Но годы берут своё, и большинство обитателей Земли из рода homo sapiens к зрелым годам уверены в своей значимости, я сказал бы даже, значительности. Вот здесь-то и начинаются «сбои в программе». Казалось бы, чего проще – иди по дороге согласно указателям и придёшь в Иверский монастырь к обеду, но Господь-то меня не к обеду ведёт, а к спасению. Поэтому в одном прекрасном месте (конечно, это только устойчивое выражение, а на самом деле, прекрасным его назвать было никак нельзя) дорога раздваивалась и затем в обоих направлениях исчезала. Да-да, дорогой читатель, представь, вот стоит указатель и он показывает, что дорога ведёт туда, куда надо, а я её найти не могу!  Развилка: с одной стороны тупик, с другой – всё изрыто кабанами. Несколько коротких перебежек туда-сюда. Безрезультатно. Лёгкая паника. Потом увидел в просвете между деревьями какой-то храм. По времени уже должен быть Иверон и я решил, что это именно он. Но я находился на возвышенности, а от заветной цели меня отделяли густые заросли. Что делать? Решение пришло мгновенно: нужно пробиваться через кусты, спускаясь с крутой горы. Я затянул потуже плащ, закрепил рюкзак, взял в руки «мачете» — свой перочинный ножик и ринулся навстречу дорогому моему сердцу Иверону.

Увы, я упустил из вида маленькую, но очень важную деталь. В затруднительных случаях нужно уповать на Бога, а не на свою интуицию. Вместо того чтобы встать, помолиться и уже после этого принять решение, я предпринял довольно опасный спуск в неведомом направлении. В результате, спустя минут 15 мой ножичек выглядел весьма жалко: впереди стеной стоял кустарник, который и с топором было не одолеть. С горем пополам я едва не ползком обошёл его вдоль какой-то канавы и, когда с исцарапанными руками, вылез из кустов на открытое место, понял, что мой подвиг первопроходца был напрасным. Перед моим взором было несколько зданий, одним из которых был храм, но это был не Иверский монастырь. Без особого энтузиазма горе-паломник побрёл к спасительному «ковчегу». Из храма на мой стук вышел грек-черноризец (они там наперсные кресты надевают редко, поэтому определить священный сан человека в подряснике затруднительно) и на слово «Иверон», понятное без перевода, охотно откликнулся – начал мне на смеси языков, среди которых преобладали английский и язык жестов, объяснять дорогу к вожделенному мной монастырю. Ключевое место, которое я должен был быстро найти, называлось «рэд хаус» (красный дом). От него, как я понял из объяснений доброго грека, рукой подать до цели моего пути.

Окрылённый надеждой на быстрое окончание моего похода, я легкомысленно ринулся вперёд. Немного погодя тропа вывела меня на довольно широкую дорогу, по которой даже проехал автомобиль. Сделав скоротечный вывод о близком присутствии людей, я пошёл по следам проехавшей машины. Куда вела та дорога, я не ведаю до сих пор. Погода, что называется, разгулялась, точнее, разгулялась непогода. Представьте себе штормовой шквальный ветер, мелкий дождь и пустую дорогу. Стихия меня не пугала, а вот, почему через 30, 40, наконец, через 50 минут дорога меня никуда не приводила – это уже настораживало. И что ещё тревожило, так это то, что никто не желал нарушать моё одиночество. И, всё же, признаюсь честно, тогда на дороге мне было очень хорошо. Лес от ветра шумит так, что деревья едва не валятся на землю, бушующее море иногда мелькает сквозь заросли, а в душе всё ликует – прямо какое-то упоение. Кругом «светопреставление», а мне покойно. Иду, молюсь и знаю (не скажу каким образом, но точно знаю), что всё вокруг в Божьих руках и я, грешное Его создание, тоже!

Но минута радости длилась недолго. День клонился к концу. Ещё немного и начнёт темнеть, а я тут, одинокий путник на дороге, наслаждаюсь видами бурной погоды, шумящего леса и прочего. И, вот только тогда, прочувствуйте моё духовное ослепление, я пришёл к мысли, что пора бы остановиться для сосредоточенной молитвы. Дождик приутих, я встал на обочине, переодевшись в сухую одежду, и помолился Богородице и святителю Николаю. Постепенно пришёл в себя и…повернул назад.

«Всякую душу, которая предалась воле Божией, — писал преподобный Силуан Афонский, — Господь вразумляет, ибо Он сказал: «Призови Меня в день скорби твоей — и Я избавлю тебя, и ты прославишь Меня» [Пс. 49,15]. Всякая душа, смущённая чем-нибудь, должна вопросить Господа, и Господь вразумит. Но это главным образом в час беды и смущения, а так обычно надо спрашивать духовника, ибо это смиреннее».

Насквозь мокрый (дождь припустил сильнее), с натёртыми мозолями на ногах, не зная, чем окончится  путь, я грустно плёлся, рассматривая  собственные следы на влажном песке. Было досадно от своей неразумности и самонадеянности. И ещё, мне хотелось попасть именно в монастырь Иверской Божией Матери, а, сбившись с пути, я мог  придти куда угодно. Так размышляя я дошёл до того места, где встретил машину, прошёл дальше до какого-то полуразрушенного здания. Если бы такой домик мне попался на пути в другое время, я обязательно его исследовал бы, но теперь я уныло брёл мимо. И вдруг меня осенило, что это и есть тот самый «рэд хаус». Он действительно был красноватого цвета. Через несколько минут моему взору открылась панорама Иверского монастыря.

От заветной цели меня отделял живописный ручей, который моментально утерял свою  прелесть, как только я увидел, что деревянный мостик смыло потоком к противоположному берегу. Единственная одежда на мне, которая оставалась сухой (извините за интимные подробности) – это были видавшие виды зимние ботинки, поэтому промочить ещё и ноги, я никак не хотел. Соорудив кое-как из подручных камней переправу, я, наконец, форсировал «Рубикон». Проходя мимо голых деревьев, увешанных зрелыми плодами хурмы, я только механически отмечал их необычность, а сам думал: «Что-то ещё ждёт меня впереди?»

Часть 5.

Согласитесь, память человеческая обладает удивительными  свойствами. Есть события нашей жизни, которые мы забываем настолько, что даже при желании вспомнить не можем, а некоторые факты, лица, обстоятельства запечатлеваются в нашей памяти навсегда. И, возвращаясь к ним мысленно, мы переживаем минувшее заново со всеми его яркими подробностями. Невольно напрашивается аналогия с участником войны или просто солдатом срочной службы. Как часто армейский опыт и воспоминания об армии (или боевых действиях) всплывают в памяти бывшего воина, о том может рассказать лишь он сам, но эти воспоминания не в силах стереть время, а бывает, что с годами переживания минувшего становятся острее. А любой христианин, разве он не воин Христов? И, может поэтому, когда оказываешься в «зоне боевых действий» с духами злобы поднебесной, то есть в монастыре, тогда всё с тобой происходящее воспринимается особым образом. Вот и прошлогоднее моё паломничество на Афон воспринимается мною сегодня настолько свежо, что я готов поделиться с вами очередной порцией воспоминаний.

Рождество на Афоне

Рождество Христово в 2011 г. я праздновал вместе с монахами и немногочисленными гостями Иверона (так называют Иверский монастырь на Афоне). Название обители возникло давно и связано с основателями и первыми монахами, которые были из Иверии (Грузии). Но с годами греков в Ивероне становилось всё больше, и монастырь стал греческим. В строгой Афонской иерархии он занимает почётное 3-е место (кстати, русский Пантелеймонов монастырь – только 19-й). Но дело, конечно, не в рейтинге, а в том влиянии, которое оказал этот уголок Святой Горы на русский православный народ. Тёмный лик Иверской иконы Божией Матери имеет много списков, пользующихся особым почитанием в России.

В Ватопедском монастыре я приобрёл путеводитель по Афону, в котором относительно Иверона было сказано следующее: «Сюда можно добраться, спустившись из Кареи и совершив после этого приятную прогулку продолжительностью около полутора часов». Под вечер 6 января у монастырских ворот показался промокший до нитки, утомлённый до предела путник, который, спустившись из Кареи, проблуждал под дождём больше 4-х часов. Это был ваш покорный слуга.

Сухая одежда, горячий чай, доброжелательные лица паломников из Грузии (кстати, тех самых, с которыми я за несколько дней до этого молился у «Скоропослушницы» в Дохиарском монастыре), что ещё надо «блудному сыну»? Конечно, молитва. Пока ждали архондаричного (монаха, принимающего паломников), я прочитал несколько канонов, и был почти готов к ночной службе, но сначала нам дали возможность принять душ и подкрепиться. Единственный раз за всю мою афонскую поездку в трапезной были только паломники. Все монахи монастыря накануне Рождества соблюдали строгий пост.

Не знаю как вы, а я очень люблю ночные рождественские службы. На улице трещит мороз, всё белым-бело от снега, а ты стоишь торжественно-нарядный, заранее отдохнувший и славишь Божью Матерь и Богомладенца воплотившегося нашего ради спасения. Выйдешь после литургии из храма: на тёмном небе мигают звёзды, город ещё спит. На душе легко и спокойно. Дома ждёт нарядная ёлка и накрытый стол – конец поста, до самого Крещения святочные праздники. Я давно уже не мальчик, но в эти дни возраст не имеет никакого значения, хочется дарить и получать подарки, петь, шутить, в общем, по-детски радоваться жизни…

В тот год греческое Рождество Христово было без снега. Весь день лил дождь, к вечеру «отверзлись хляби небесные» настолько, что без плаща на монастырском дворе я не появлялся (у меня остался последний комплект сухой одежды). За предыдущие дни я основательно был потрёпан физически, но, всё же, перед ночной службой был настроен решительно, немного отдохнув, я готов был все 5 часов богослужения простоять, не присаживаясь, и причаститься Святых Христовых Таин. Почему я думал, что греки ограничатся пятью часами, мне до сих пор непонятно. Служба шла более 7 часов. Но это был не единственный сюрприз в ту ночь.

Служба началась в полночь. Я нашёл в храме самое светлое место, где горели несколько свечей, и встал там, чтобы помолиться за всех тех, имена которых были записаны в мой походный блокнот. Место, выбранное мною, было во всех отношениях замечательное. Во-первых, тем, что всё происходящее в церкви было как на ладони; во-вторых, прямо на меня глядел лик Пречистой Богородицы – тот самый чудотворный образ Иверской Божией Матери. Между иконой и мною стояло древо «благосеннолиственное» (простите, не удержался от красного словца). Это был прекрасной работы подсвечник в виде лимонного дерева с меня ростом. Такую прекрасную позицию, занятую мной, я не желал никому уступать, впрочем, никто на неё особенно и не претендовал. Как вам, наверное, известно, в греческих храмах давно уже не стоят, а, если молятся стоя, то для этого есть стасидии*. Мне казалось, раз уж судьба предоставляет такой уникальный шанс – причаститься на Рождество в Ивероне, то нужно постараться и ещё как-нибудь угодить Богу. Я выбрал «подвиг» ночного стояния.

Читатели, которые не первый год являются прихожанами храма, активно воцерковляются и стремятся стать настоящими православными христианами, быть может, ожидают здесь услышать от меня рассказ о необычных переживаниях, прозрениях, или накрывшей меня благодати? Увы, должен вас сразу предупредить, никаких чудес со мной не произошло. И где-то к середине ночи я почувствовал, что стоять больше не могу, но я не садился, хотя ноги и все мои внутренние болячки, накопленные многолетними стараниями, буквально вопили: «Сядь, несчастный!». Занять удобное кресло в тёмном уголке и тихонько вздремнуть под монотонное бормотание учителя, – какой нерадивый ученик не желал бы так скоротать время скучного урока? Но, как раз этого я боялся больше всего, потому что хотел быть прилежным учеником мудрого Учителя. Конечно, далеко не всё происходящее на той службе мне было понятно, но я старался ничего не пропустить, быть свидетелем великого действа, которое постепенно разворачивалось на моих глазах.

Я увидел благоговение служителей Господа – монахов Иверской обители, увидел хоть и небольшую, но многонациональную группу паломников, которые в такой великий праздник пришли поклониться  Пресвятой Богородице и Её Пречистому Младенцу, выказывая порой рвение не меньшее, чем у монахов. Увидел я и традиции, бережно сохраняемые в этом святом уголке Афона. Как подходят под благословение к игумену монастыря, строго соблюдая порядок, как, двигаясь по кругу, прикладываются к иконам, как особенно чтут Иверскую святыню – икону Богородицы. Монахи без лишней суеты, то зажигали свечи на паникадилах (люстрах), то так же чинно их гасили длинными шестами, и к самой кульминации богослужения горело максимальное количество свечей. А около 6 часов утра в собор, где мы молились, спустилось небо… Внешне это выглядело так: 3 низковисящих паникадила и хорос (круглый подсвечник метров 5 в диаметре, висящий в центре храма под куполом) раскачивались с различной амплитудой по замысловатым траекториям, сам я тоже едва стоял на ногах и под праздничные песнопения, казалось, всё пришло в движение. Перемещение небесных сфер происходило на наших глазах. Христос родился! Уж поверьте мне на слово, такое не забудешь. А что происходило внутри присутствующих на службе в этот момент? Не знаю. Но, думаю, что после причастия все стали единым организмом – телом Христовым.

Совсем в другом месте, в другое время святой Феодор Студит призывал братию монастыря: «Будем же подвизаться, как воины Христовы, и время свое будем почитать не иным чем, как временем схватки с врагами, когда только и слышно, что жужжание стрел и удары мечей: ибо мнози борющии нас с высоты (Пс. 55, 3), как написано, кои весь день делают нападения и ведут борьбу, ставят сети, роют ямы, устрояют засады и всякие другие ковы». Его клич долетел и до нас.

Служба завершилась. В темноту раннего утра вышел из храма отряд воинов. Они были готовы к новым схваткам с врагом.

*Стасидия — специальное приспособление, изготовленное из дерева. Традиционные стасидии – это стулья с высокой спинкой, откидными сидениями и высокими подлокотниками. Во время многочасовых служб в монастырях дают монахам опору, позволяя им немного расслабиться и занять положение полустоя-полусидя.

Часть 6, заключительная

Знакомые

Однажды, это уже давно было, я ждал поезд на Ярославском вокзале в Москве. И вот, сижу я час, другой… Народу – уйма. Просто нескончаемый людской поток. А я смотрю на людей и думаю: «Невозможно, чтобы из этой массы народа моих соотечественников не нашлись бы знакомые мне люди». И что вы думаете? За несколько часов, что я там просидел, мне только одно знакомое лицо на глаза попалось. А прошло мимо меня, наверное, не меньше миллиона человек.

А на Афоне всё было не так. Из того небольшого количества людей, которое встретилось мне в зимнем малолюдстве на Святой Горе, мой взгляд постоянно натыкался на знакомые лица. Причём, определить имя хозяина лица я не мог, но каждый раз всматривался и пытался вспомнить, где я его видел. Почему так происходило, я не знаю. Бывало даже так, что знакомясь с человеком, я понимал, что вижу его впервые и никак не мог его знать раньше, но ощущение того, что я с ним знаком не исчезало. И так десятки раз. Видимо так бывает, когда человек после долгой разлуки возвращается на Родину, домой…

Близкие

После Иверского монастыря программа минимум была мною выполнена, все три монастыря, посещение которых было запланировано перед поездкой, остались в прошлом. Нужно было оставшееся время спланировать самостоятельно, но этого я старался избегать и хотел спросить совета отца Меркурия, моего заочного пастыря. Однако дозвониться до него мне не удалось. Тогда я внял совету одного из паломников ехать в Филофей. Почему ехать, а не идти? Потому, что дождь не прекращался, а ещё одного «мокрого» перехода я боялся не перенести. Почему в Филофей? Потому, что сам я планов не составлял, а других советов, кроме как посетить Филофеев монастырь, мне никто не дал.

Так уж случилось, что 4 монастыря из числа посещённых мной на Афоне, вспоминаются теперь только залитыми дождями при пасмурном небе, но внутренний уклад в каждом из них неповторим. Филофеев монастырь предстаёт в памяти со своими красивыми галереями, переходами между кельями. Мне показалось там по-деревенски просто, по-домашнему. Какой-то старец собрал паломников в отдельную комнату, и они сидели, ведя душеспасительную беседу. Правда, велась она на греческом языке, поэтому я её, конечно,  не без сожаления, проигнорировал. Да и мой сосед, которому поручили шефство надо мной – добродушный молодой грек Аристидис, меня туда не позвал и я решил, что греки хотят посидеть по-семейному. Вспоминается богородичная икона «Сладкое лобзание». От неё исходило такое материнское тепло, что хотелось молиться за детей, и за своих и за чужих. Как же добиться в себе такого состояния, когда все дети будут восприниматься как свои? Жаль, что такой духовный подъём происходит не часто.

Вечером после трапезы все отправились в храм, помолились, и возле солеи началось какое-то действо. Подойдя поближе, я увидел расставленные столы со святынями, к которым можно было приложиться. Священник по-гречески объяснил паломникам, чьи мощи находились перед ними. Так как не всё было понятно, то после того как народ схлынул, я решил спросить священника ещё раз имена святых. Нехитрую фразу по-гречески я построил с помощью карманного разговорника. «Вы из России?» — спросил он. «Да» — ответил я. И он уже по-русски, подробно перечислил всё, что там было: частицы Животворящего Креста Господня, святых мучеников Пантелеймона, Маманта, Марины, десница Иоанна Златоуста… Всего сейчас не упомню. Пока мы беседовали, рядом возник мальчик лет 13-ти, который жил здесь с братом, оба русские.  Он показал мне русского иеромонаха. До этого я был уверен, что в тот день в Филофее из России только я один. Святые сближают.

В Филофее мне указали на недостаток моего афонского паспорта, о котором я даже не подозревал. Оказывается диамонитирион (именно так он называется) выдаётся на 4 дня, а после его нужно продлевать в административном центре Афона – Карее. Чтобы не чувствовать себя нарушителем закона с просроченным паспортом, я собирался после Филофея выполнить все нужные формальности в Карее, а затем перебраться на другой берег полуострова в один из монастырей поближе к порту Дафни. Оттуда отходят паромы на «большую землю», поэтому я решил держаться возле него на случай срочной эвакуации. Признаюсь, меня смущала возможность из-за непогоды остаться на Афоне и  опоздать на самолёт. Страхи, конечно, смешные, но даже к ним Господь отнёсся внимательно и приготовил мне на прощание с Афоном утешение, которое до сих пор остаётся моим самым тёплым воспоминанием о Святой Горе.

Родные

Рано утром я и ещё трое паломников стояли возле ворот монастыря, ожидая микроавтобус до Кареи. Уже 2 дня у меня не получалось связаться с отцом Меркурием, поэтому приходилось составлять маршрут слушая советы других, причём, я воспринимал их как прямое указание свыше. Но последнее решение меня смущало. Было в нём своеволие, которого в той поездке я старался избегать. Поэтому, пока не подошёл транспорт, я попытал счастья ещё раз, позвонив моему проводнику, и он отозвался. Я, торопясь, так как деньги на телефонной карточке заканчивались, изложил отцу Меркурию свои ближайшие планы, на что он мне ответил: «Вы в Филофее? Прекрасно! 25 минут пешком по живописной тропе, и вы окажитесь в монастыре Каракал». «Но, батюшка, идёт дождь», — попытался, было, я сопротивляться. «25 минут по живописной тропе…», — не слышал меня мой собеседник. «Благословите, батюшка», — смирился я. И меня благословили.

Ещё перед поездкой я представлял, в каких монастырях мог оказаться, слушал рассказы паломников, читал о ярких впечатлениях тех, кто бывал на Афоне, но, ни разу мне не приходило в голову, что я окажусь в Каракале. Да и название этого монастыря, связанное, кстати, с именем римского императора Каракалла, мне не нравилось. И вот, на тебе —  Каракал. Но дорога, действительно, ровно через 25 минут привела меня к воротам монастыря. Вымокнуть под дождём я не успел и даже получил удовольствие от прогулки. Инок при входе в монастырь заметил, что мой диамонитирион просрочен, но пропустил. В архондарике (гостинице для паломников) было тихо. Я расположился в коридоре и стал ждать. Немного погодя в коридоре, где я сидел, появился…мой брат. Вы только не подумайте, что дальше пойдёт повествование как в приключенческом романе с замысловатым сюжетом или как в индийском кино, где братья только в конце фильма узнают, что они братья. Отнюдь нет, просто тот монах обращался со мной как с родным братом.

Звали его Продром. Такое имя я услышал впервые, хотя, как он мне объяснил, в переводе с греческого языка оно означает Иоанн Предтеча. Говорил он на ломанном русском языке. Позже отец Продром рассказал мне, что родом он из Финляндии, а когда я сказал, что приехал из Сибири, он радостно поведал мне, что его духовный наставник, приведший его к Богу, из Иркутска. Здесь, наверное, нужно сказать что-нибудь о неисповедимости путей Господних? Может быть. Я предоставляю читателям возможность самим прокомментировать данную ситуацию. А пока, я продолжаю. Итак, он, виновато улыбаясь, сообщил мне, что архондаричный спит после ночной службы и, сейчас его никак нельзя разбудить. Потом он приходил несколько раз и очень трогательно ухаживал за мной: приносил конфеты, угощал лукумом, объяснял, как нужно записаться в книге регистрации посетителей монастыря, рассказывал о порядках в обители. Отец Продром объяснил, что завтра, т.е. 9 января, день памяти первомученика Стефана, особое празднование которого будет в монастыре Костамонит, посвящённом этому святому. Видимо поэтому, в их Каракалов монастырь пришёл лишь один паломник – это я. И каждый раз, как бы извиняясь за спящего монаха, говорил, сколько времени оставалось мне ждать. Через один акафист, 3 кафизмы и 2 главы из Евангелия пришёл архондаричный – патер Маркелос, как его называл мой новый брат. Этот смиреннейший инок угостил меня, согласно с афонской традицией, водкой, конечно, с лукумом и водой. Потом сварил мне ароматный кофе (обычно говорят по-турецки, но, думаю, здесь правильнее  будет сказать — по-гречески). От такого обилия внимания к своей скромной персоне я, буквально, таял.

В комнате я был, естественно, один. А вокруг стояла невообразимая тишина. Лишь, когда я открывал окно, слышались звуки природы: шум леса, отдалённый плеск волн, иногда принимался идти дождь, и капли стучали по крышам и листве деревьев. Но, стоило закрыть окно, и опять наступала звенящая тишина.  Тогда я понял, какой должна быть монашеская келья.

На вечернем богослужении брат Продром продолжал оказывать мне повышенное внимание. Например, когда я отошёл с облюбованной мною стасидии, чтобы приложиться к иконе, а какой-то инок её занял, то отец Продром тут же подошёл, сказал ему что-то, и тот ушёл, освободив мне место для молитвы. Потом он подвёл ко мне иеромонаха Димитрия с Украины, который мне всё объяснял и вёл переговоры по поводу моего отъезда из монастыря. Отец Димитрий тихим голосом отвечал на все мои вопросы, в том числе о самом себе. Он рассказал мне, что в течение 5-ти лет был монахом Почаевского монастыря, где не нашёл евангельского духа. 4 года назад его благословили переехать на Афон сразу в Каракал, но разрешили пожить и помолиться во всех святогорских монастырях. То, что он искал, обрёл отец Димитрий лишь в этой обители: «Опытные духовные наставники, соблюдение устава, — неспешно говорил мой собеседник, — жизнь по Евангелию, конечно, не без человеческих слабостей…Но, разве об Афоне можно рассказать, это всё надо пережить, почувствовать». Интересовался отец Димитрий Братском, спрашивал о том, как живут люди в Сибири, очень душевно пожелал всем братчанам и автору этих строк добра.

А потом был ужин. В трапезной за столом игумена сидели ещё несколько старцев, перпендикулярно ему стояли три ряда столов: два крайние для монахов и послушников, а длинный средний стол – для паломников. Он был рассчитан человек на 50, но, в тот день стол был накрыт на одного. Не скажу, что мне было уютно, сидя в центре трапезной, этакому паломнику-одиночке. Хотя, быть может, тогда я осознал, что Афон открылся для меня, только для меня, открылся так, как мог открыться только мне.

Господь сжалился надо мною, сказав устами отца Димитрия, что синоптики обещают бурю на 2 дня и, если я завтра же не покину Афон, то выехать с него послезавтра будет невозможно. Сроки поджимали, я уже был переполнен впечатлениями, к тому же чувствовал лёгкое недомогание, поэтому согласился, чтобы заказали микроавтобус. Очень трогательно отец Димитрий просчитывал все самые экономные для меня варианты отъезда. Для пущей надёжности я совершил последний звонок отцу Меркурию и услышал в трубке: «Прогнозы монахов обычно сбываются, им доверять можно». Таким образом, и  он благословил меня покинуть Афон досрочно. Утром меня провожали отец Продром и отец Серафим — финн и словак, они говорили со мной по-русски, лица их были отрыты, думаю, были открыты и их сердца. О таких людях говорят — родственные души.  Они просили за них молиться, узнали имена моих близких, чтобы молиться за них. Приехал автобус и мы, обнявшись, простились, может навсегда.

А монахи в тот раз ошиблись, видимо, буря прошла стороной. Ещё 2 дня я, находясь в Греции, но вне Святой Горы не торопясь осмысливал всё пережитое за неделю на Афоне. О том, что уехал раньше, ни тогда, ни сейчас не жалею. Дорогой моему сердцу Каракалов монастырь в той поездке должен был быть последним, чтобы тёплые воспоминания о нём были отчётливее и были бы логическим завершением рождественской недели на Афоне.  А вся поездка вспоминалась бы как один день, один праздничный день. Хотя, по большому счёту, нельзя не согласиться с Феодором Студитом, сказавшим: «Кто свято живёт, у того всегда праздник».

Если вы нашли ошибку, пожалуйста, выделите фрагмент текста и нажмите Ctrl+Enter.